1632 — 1 ноября 1675, Боровск
Феодосия (в иночестве Феодора) Прокопьевна Морозова, в девичестве
Соковнина — верховная дворцовая боярыня, деятельница русского
старообрядчества, сподвижница протопопа Аввакума. За приверженность к
«старой вере» в результате конфликта с царём Алексеем Михайловичем была
арестована, лишена имения, а затем сослана в Пафнутьево-Боровский
монастырь и заточена в монастырскую тюрьму, в которой погибла от голода.
Почитается старообрядческой церковью как святая.
В.Суриков. Боярыня Морозова 1887
картина кликабельна
Дочь окольничего Прокопия Фёдоровича Соковнина. Вероятнее всего, входила в число придворных, сопровождающих царицу.
В 17 лет вышла замуж за Глеба Ивановича Морозова, представителя рода
Морозовых, родственников правящей семьи Романовых, царского спальника и
дядьку царевича, владельца усадьбы Зюзино под Москвой.
Брат Глеба Ивановича, Борис Иванович Морозов, владелец огромного
состояния, умер бездетным в 1662 году, оставив наследство Глебу
Морозову. Вскоре умирает и Глеб Иванович и совокупное состояние обоих
братьев номинально достаётся малолетнему сыну Глеба и Феодосии Морозовых
— Ивану Глебовичу.
Фактически же наследством своего малолетнего сына распоряжалась боярыня Морозова.
В одном из многочисленных имений Морозовых — подмосковном селе Зюзино
была обустроена по западному образцу одной из первых в России роскошная
усадьба.
При царском дворце Феодосия занимала чин верховой боярыни, была приближённой царя Алексея Михайловича.
По воспоминаниям современников «Дома прислуживало ей человек с триста.
Крестьян было 8000; другов и сродников множество много; ездила она в
дорогой карете, устроенной мозаикою и серебром, в шесть или двенадцать
лошадей с гремячими цепями; за нею шло слуг, рабов и рабынь человек сто,
оберегая ее честь и здоровье».
Старообрядчество
Боярыня Морозова была противницей реформ патриарха Никона, тесно общалась с апологетом старообрядчества — протопопом Аввакумом.
Феодосия Морозова занималась благотворительностью, принимала у себя в
доме странников, нищих и юродивых. Оставшись в тридцать лет вдовой, она
«усмиряла плоть», нося власяницу. Однако Аввакум попрекал молодую вдову,
что она недостаточно «смиряет» свою плоть и писал ей «Глупая, безумная,
безобразная выколи глазища те свои челноком, что и Мастридия» (призывая
по примеру преподобной Мастридии, чтобы избавиться от любовных
соблазнов, выколоть себе глаза).
Домашние молитвы Морозова совершала «по древним обрядам», а её московский дом служил пристанищем для гонимых властью староверов.
Но поддержка ею старообрядчества, судя по письмам Аввакума, была
недостаточной: «Милостыня от тебя истекает, яко от пучины морския малая
капля, и то с оговором».
Боярыня Морозова навещает протопопа Аввакума
Академик А.М. Панченко, исследуя письма Морозовой к Аввакуму, пишет, что
в них нет рассуждений о вере и считает, что Феодосия «не мрачная
фанатичка, а хозяйка и мать, занятая сыном и домашними делами».
Царь Алексей Михайлович, всецело поддерживающий церковные реформы,
пытался повлиять на боярыню через её родственников и окружение, а также
отбирая и возвращая поместья из её вотчины. От решительных действий царя
удерживало высокое положение Морозовой и заступничество царицы Марии
Ильиничны.
Феодосия Морозова неоднократно присутствовала в «новообрядной церкви» на
богослужении, что старообрядцами рассматривалось, как вынужденное
«малое лицемерие».
Но после тайного пострига в монахини под именем Феодоры, состоявшегося
согласно старообрядческим преданиям 6 декабря 1670 года, Морозова стала
удаляться от церковных и светских мероприятий.
Под предлогом болезни она 22 января 1671 года отказалась от участия в
свадьбе царя Алексея Михайловича и Натальи Нарышкиной. Отказ вызвал гнев
царя, он направил к ней боярина Троекурова с уговорами принять
церковную реформу, а позднее и князя Урусова, мужа её сестры. Морозова
обоим ответила решительным отказом.
Арест и смерть
Часовня-памятник в Боровске на предполагаемом месте заключения Феодосии
Морозовой, Евдокии Урусовой, Марии Даниловой и прочих с ними
пострадавших
В ночь на 14 ноября 1671 года в дом Морозовой по приказу царя пришёл
архимандрит Чудового монастыря Иоаким (впоследствии Патриарх Московский)
и думный дьяк Иларион Иванов.
Они провели допрос Феодосии и её сестры (чтобы выказать своё презрение к
пришедшим они легли в постели и лежа отвечали на вопросы).
После допроса сестёр заковали в кандалы, но оставили под домашним арестом.
Через несколько дней Феодосия была перевезена в Чудов монастырь, откуда
после допросов её перевезли на подворье Псково-Печерского монастыря.
Однако, несмотря на строгую стражу, Морозова продолжала поддерживать общение с внешним миром, ей передавали еду и одежду.
В заключении она получала письма от протопопа Аввакума и смогла даже
причаститься у одного из верных старой вере священников. Вскоре после
ареста Феодосии скончался её сын Иван. Имущество Морозовой было
конфисковано в царскую казну, а двое её братьев сосланы.
Патриарх Питирим просил царя за сестёр: «Я советую тебе боярыню ту
Морозову вдовицу, кабы ты изволил опять дом ей отдать и на потребу ей
дворов бы сотницу крестьян дал; а княгиню тоже бы князю отдал, так бы
дело то приличнее было. Женское их дело; что они много смыслят!».
Но царь, называя Морозову «сумосбродной лютой», ответил патриарху, что
«много наделала она мне трудов и неудобств показала» и предложил ему
самому провести допрос боярыни. Патриарх в присутствии духовных и
гражданских властей беседовал с Феодосией в Чудовом монастыре. Решив,
что она больна (боярыня не хотела стоять перед патриархом и весь допрос
висела на руках стрельцов), попытался помазать её освящённым маслом, но
Феодосия воспротивилась. Боярыню вернули под арест.
В конце 1674 года боярыня Морозова, её сестра Евдокия Урусова и их
сподвижница жена стрелецкого полковника Мария Данилова были приведены на
Ямской двор, где пытками на дыбе их пытались переубедить в верности
старообрядчеству.
Согласно житию Морозовой, в это время уже был готов костёр для её
сожжения, но Феодосию спасло заступничество бояр, возмущённых
возможностью казни представительницы одного из шестнадцати высших
аристократических семейств Московского государства.
Также за Феодосию заступилась сестра царя Алексея Михайловича царевна Ирина Михайловна.
По распоряжению Алексея Михайловича она сама и её сестра, княгиня
Урусова, высланы в Боровск, где были заточены в земляную тюрьму в
Пафнутьево-Боровском монастыре, а 14 их слуг за принадлежность к старой
вере в конце июня 1675 года сожгли в срубе.
Евдокия Урусова скончалась 11 сентября 1675 года от полного истощения.
Феодосия Морозова также была уморена голодом и, попросив перед смертью
своего тюремщика вымыть в реке свою рубаху, чтобы умереть в чистой
сорочке, скончалась 1 ноября 1675 года.
Boyarynya Morozov. 1881
Картина В. И. Сурикова «Боярыня Морозова» написана в 1887 году. Картина
обладает единым композиционным центром в лице боярыни Морозовой.
Её образу художником приданы неистовые черты: поднятая в жесте клятвы
рука, бескровное фанатичное лицо, суровые прощальные слова к толпе — все
отражает сказанное о ней Аввакумом: «Кидаешься ты на врага, аки лев».
Боярыня изображена одетой в широкую чёрную бархатную шубу, оттеняющую
бледность её лица. Образ Морозовой на картине предстает победоносным:
народ смотрит на неё с благоговением и кланяется ей, а сама она выражает
готовность идти до конца за свои убеждения.
История создания этой картины наиболее богата материалами, которые
рассказывают о таинствах художнической работы Василия Сурикова.
Сохранились почти все этапы ее композиционных поисков, зафиксированные в
различных эскизах - от самых первых набросков до акварелей, подчас
покрытых сеткой графления (то есть рассчитанных на перенос на полотно).
Первый написанный масляными красками эскиз картины «Боярыня Морозова»
был сделан Суриковым в 1881 году Замысел картины еще окончательно не
созрел, однако В. Суриков уже представлял всю сцену довольно конкретно.
Hо другой художественный замысел на долгий срок отодвинул работу над
этой картиной: с 1881 по 1883 год Суриков работал над «Меншиковым в
Березове», а затем поехал за границу.
Там, вдали от родины, пристально вглядываясь в бессмертные полотна
мастеров Возрождения, Суриков продолжал вынашивать образы своего нового
великого творения — народной драмы «Боярыня Морозова».
Возвратившись летом 1884 года в Россию, он смог, наконец, вплотную
приняться за воплощение давнего грандиозного замысла, но только весной
1887 года «Боярыня Морозова» была им закончена.
Новое произведение получило название по имени центрального персонажа
картины — боярыни Морозовой, одной из видных участниц «раскола».
Момент, избранный им для картины, не менялся: толпа народа и сани с
неистовой боярыней во время ее проезда по московским улицам - "позор
следования боярыни Федосьи Прокопьевны Морозовой для допроса в Кремль за
приверженность к расколу в царствование Алексея Михайловича".
Внешним поводом раскола были, как известно, церковные реформы, начатые
патриархом Никоном в 1655 году: исправление богослужебных книг и
изменение обрядности (в частности спор шел о том, как креститься — двумя
или тремя пальцами).
Раскол получил значительное распространение среди крепостного
крестьянства и посадского люда. Народу были мало понятны богословские
споры о двуперстии и троеперстии, но двуперстие являлось своим,
народным, а троеперстие — чуждым и навязанным сверху.
В представлении широких народных масс отстаивание «старой веры» было
своеобразной формой протеста против государства, которое, внедряя силой
«новую веру», в то же время усиливало и крепостнический гнет.
В расколе явственно отражались черты классовой антифеодальной борьбы.
В рядах приверженцев раскола встречались и отдельные боярские фамилии,
но, как отмечает советская историческая наука, это были лишь единичные
случаи, объяснимые тем, что стремление правительства к централизации
России наталкивалось на упорную оппозицию реакционного боярства.
Раскол же в целом сохранял до конца XVII века живую связь с народным
движением и служил внешней оболочкой для стихийного протеста народных
масс. Поэтому царское правительство всячески подавляло раскольничье
движение.
Жестокому преследованию подверглась и боярыня Морозова.
Что знал В. Суриков в те годы о боярыне Морозовой? Общую канву ее печальной истории, которую слышал еще в детстве в Сибири?
То, что было написано о ней в романе Д.Л. Мордовцева "Великий раскол"?
Возможно, еще читал статью Н.С. Тихонравова в "Русском вестнике" за 1865
год и книгу И.Е. Забелина "Домашний быт русских цариц".
Но ни в одной из этих книг, ни в одной из статей и слова не было о толпе
народа, провожавшего боярыню Морозову, о ее черном
полумонашеском-полуарестантском одеянии, о черной доске у нее на груди.
Семнадцатилетняя Федосья Соковнина, дочь одного из приближенных царя,
была выдана замуж за пожилого боярина Г.И. Морозова. Начитанная,
своевольная, энергичная, она еще при муже открыто исполняла старые
церковные обряды, отличаясь непримиримостью к новой "казенной" церкви.
Эта церковь была узаконена в 1654 году, когда собравшийся в Москве
церковный собор принял реформу обрядности, подготовленную патриархом
Никоном. Конечно, смысл проводимых реформ был значительно глубже, чем
просто новые правила начертания имени Иисуса Христа или предписание
креститься тремя перстами вместо двух.
Новые обряды вызвали протест среди значительной части духовенства,
прежде всего низшего духовенства, которое увидело в них иноземное
влияние, угрозу чистоте истинной православной веры. Вскоре чисто
церковные распри приобрели довольно большое влияние в народе.
В одном из документов тех лет говорится: "Огонь ярости на начальников,
на обиды, налоги, притеснение и неправосудие больше и больше умножался, и
гнев и свирепство воспалялись".
Боярыня Ф.П. Морозова тесно связала свою судьбу с ревнителями старой
веры, поддерживала неистового протопопа Аввакума - главного врага
никониан, а по возвращении последнего из ссылки в 1662 году поселила его
у себя. К этому времени она овдовела и осталась единственной
распорядительницей огромных богатств мужа. Ее дом все больше стал
походить на прибежище для старообрядцев, фактически же он стал своего
рода раскольничьим монастырем.
Овдовев на тридцатом году, эта «ярая сердцем» женщина вела суровую
подвижническую жизнь, раздавала свои богатства нищим и в 1668 году тайно
приняла от раскольничьего старца монашеский постриг .
Вскоре последовали события, которые и стали прологом к эпизоду, избранному В. Суриковым сюжетом для своей картины.
Осенью 1671 года гнев Тишайшего царя Алексея обрушился на непокорную боярыню.
В начале ее, правда, пробовали "усовестить", но на все уговоры
подчиниться царской воле и принять новые церковные уставы она отвечала
отказом. Вдобавок оказалось, что она и сестру свою, княгиню Урусову,
тоже склонила к старой вере.
Их заковали в "железа конские" и посадили под караул. Через два дня,
сняв с женщин оковы, их повезли на допрос в Чудов монастырь. Но
митрополит Павел ничего не смог добиться ни от Ф.П. Морозовой, ни от
сестры ее. Они наотрез отказались причаститься по новым служебникам,
твердо стояли на двуперстии и объявили, что признают только
старопечатные книги.
Не один раз возили женщин на допрос, а когда их подвергли пытке, Ф.П.
Морозова на дыбе кричала: "Вот что для меня велико и поистине дивно:
если сподоблюсь сожжения огнем в срубе на Болоте (На Болотной площади в
Москве тогда казнили "врагов отечества'), это мне преславно, ибо этой
чести никогда еще не испытала".
Ни уговоры, ни угрозы, ни мучительные пытки не могли сломить дух Морозовой.
Друг и наставник боярыни Морозовой, истовый защитник старой веры,
протопоп Аввакум писал о ней так: «Персты рук твоих тонкостны, а очи
твои молниеносны. Кидаешься ты на врага, аки лев».
Но их не казнили. Царь Алексей Михайлович побоялся слишком громкой
огласки и решил избавиться от непокорных женщин без шума. По его
повелению обе сестры были лишены прав состояния и заточены в
монастырское подземелье в Боровском. Там они и умерли от голода и
холода.
Яркий и сильный характер боярыни Ф.П. Морозовой был в духе Василия
Сурикова. Его увлек образ пламенной русской женщины, ее душевная
несокрушимость и воля. Если до весны 1881 года художник только обдумывал
сюжет, то теперь именно Ф.П. Морозова завладела всеми его помыслами. У
В. Сурикова была единственная цель - показать свою героиню не затерянной
в толпе, а с предельной художественной убедительностью выделить сильные
черты ее характера.
Надо было найти единственную композицию, которая могла бы выразить
обуревавшие В. Сурикова мысли, могла бы печальную судьбу боярыни Ф.П.
Морозовой превратить в рассказ о народной трагедии. Его не особенно
интересовали церковно-догматическая сторона раскола и драматические
распри боярыни с никонианцами. Не в одиноком трагическом раздумье, не в
муках душевной борьбы хотел художник показать ее, а с народом и на
народе.
Василий Суриков хорошо понимал, что история не делается без народа и
даже самая выдающаяся историческая личность беспомощна вне народа. Там,
где нет народа, нет и героя. И трагедия Ф.П. Морозовой (как ее видел В.
Суриков) это не столько трагедия одной, пусть и такой незаурядной по
силе характера женщины. Это трагедия времени, трагедия всего народа.
«Я не понимаю действий отдельных исторических лиц без народа, без толпы,
мне нужно вытащить их на улицу», — говорил Суриков. Народ, его думы и
чувства в эпоху раскола — вот главное, что привлекало Сурикова в
избранном им историческом сюжете и что он гениально раскрыл в своей
картине.
...В голубой дымке зимнего утра по
 рыхлому влажному снегу везут
закованную в цепи раскольницу боярыню Морозову. Дровни с трудом
пробиваются сквозь густую толпу, заполнившую узкую улицу с низкими
домами, с золотыми и синими куполами церковок.
Высоко вскинула Морозова окованную тяжелой цепью руку с тонкими
пальцами, сложенными в двуперстие. Со страстным призывом твердо стоять
за свое дело обращается она к народу. Страшен пламенный взор ее глубоко
запавших глаз на изможденном мертвенно-бледном лице. Она готова принять
любые муки, пойти на смерть.
Исключительный по силе образ Морозовой господствует в картине, но не
затмевает собой народной толпы. Более того, он неразрывно с нею связан:
он объединяет ее собою и вместе с тем сам благодаря ей приобретает
особую выразительность и особое значение. Морозова — источник,
возбуждающий в толпе сложную гамму различных переживаний, и тот центр, к
которому устремляются взоры, мысли и чувства всех действующих лиц этой
сцены.
Показывая историческое событие как народную трагедию, Суриков гениально разрешил труднейшую задачу сочетания «героя и толпы».
Это единство поддерживается в частности тем, что женские лица в народной
толпе родственны по типу лица самой Морозовой. Людская масса едина, но
ни одно лицо не растворяется в ней, художник достигает удивительной
гармонии в изображении массы и отдельной человеческой личности: каждый в
толпе по-своему воспринимает событие, каждое лицо — новый голос в
едином трагическом хоре.
Мы видим и злорадство попа, ощерившего свой беззубый рот, и сочувствие
посадских людей и «нищей братии» — юродивого, повторяющего патетический
жест Морозовой, странника, обнажившего голову и замершего в глубоком
раздумье, нищенки, опустившейся на колени перед гонимой царем
раскольницей... Крепко сжав руки, как бы стремясь не поддаться слабости,
сохранить в себе мужество и силы, спешит за санями сестра Морозовой —
княгиня Урусова. Почтительно склонилась в поясном поклоне молодая
горожанка в синей шубке и золотистом платке...
Изображая народную массу на улице, Суриков должен был разрешить
сложнейшие композиционные задачи, что он и сделал с замечательным
мастерством.
Полотно воспринимается, как живой кусок действительности. Толпа на нем
живет и волнуется; движутся, клином врезаясь в толпу, убогие сани.
Глубокие следы, оставленные полозьями, солома, волочащаяся по снегу,
бегущий за санями мальчик — все заставляет зрителя поверить в то, что
накренившиеся влево сани действительно движутся по рыхлому снегу.
Впечатление движения саней поддерживается и нарастанием движения в
фигурах — от правого края к центру: справа — сидящий на снегу юродивый,
затем—вставшая на колени и тянущаяся к Морозовой нищенка и, наконец,
идущая рядом с санями Урусова.
Динамичность всей сцены усиливается и диагональным построением картины.
Столь же изумительно колористическое решение картины, ее живописная
«оркестровка», ее цветовой диапазон — от черного до белого, с
использованием всей гаммы палитры.
Увлеченный красочностью древнерусского быта, Суриков дает исключительные
по звучности цветовые пятна — голубое, желтое, малиновое, черное...
Но даже самые звучные красочные пятна не выпадают из картины и не
превращают ее в декоративное полотно; они подчинены общей гармонии, они
смягчены и объединены мягким рассеянным светом, голубоватой дымкой
влажного воздуха. Голубые тона, перекликаясь с золотистыми, рассеяны
повсюду: и в снегу, как бы сотканном из цветовых отблесков, и в сером
небе, и в узорах народных одежд...
Цветом выделен и психологический центр картины — фигура Морозовой;
трагически звучит подобное тяжелому колоколу черное пятно ее одежды на
фоне белого снега. Но яркая красочность, многоцветность народной толпы
придают картине мажорное, жизнеутверждающее звучание, выражая веру в
народ, в его силы, в конечную победу народного разума над
предрассудками, света над тьмой.
Три года писал В. Суриков свою картину. Эскиз следовал за эскизом, в
поисках натуры художник был неутомим. Где только ни побывал он за это
время, выискивая наиболее характерные персонажи, в гуще самой жизни
черпая будущих героев своей картины. Два холста с уже сделанными
набросками он забраковал, и лишь третий, изготовленный по специальному
его заказу (прямоугольник, положенный на большое ребро) удовлетворил
мастера.
Композиция «Боярыни Морозовой» была создана после долгих и трудных исканий.
Сам Суриков рассказывал: «Главное для меня композиция. Тут есть какой-то
твердый, неумолимый закон, который можно только чутьем угадать, но
который до того непреложен, что каждый прибавленный или убавленный
вершок холста, или лишняя поставленная точка, разом меняют всю
композицию».
В другой раз Суриков говорил: «В движении есть живые точки, а есть
мертвые. Это настоящая математика. Сидящие в санях фигуры держат их на
месте. Надо было найти расстояние от рамы до саней, чтобы пустить их в
ход. Чуть меньше расстояние — сани стоят.
А мне Толстой с женой, когда «Морозову» смотрели, говорят:
«Внизу надо срезать, низ не нужен, мешает». А там ничего убавить нельзя — сани не поедут».
С особым упорством «искал» художник образы своих героев. Чтобы собрать
нужный материал, найти наиболее характерные типы людей, которые могли бы
послужить натурой для персонажей картины, Василий Суриков поселился в
Мытищах.
Здесь по Ярославскому шоссе "столетиями шли целый год, особенно летом,
беспрерывные вереницы богомольцев, направлявшиеся в Троице-Сергиеву
лавру. В. Суриков писал, захлебываясь, всех странников, проходивших мимо
его избы, интересных ему по типу".
Он всегда и всюду жадно вглядывался в людские лица, стремясь обнаружить
среди них необходимый ему социальный или психологический тип, близкий к
образам тех исторических персонажей, которые рисовались его творческому
воображению.
«Девушку в толпе, это я со Сперанской писал, — она тогда в монашки
готовилась. А те, что кланяются, — все старообрядочки с
Преображенского», — рассказывал Суриков.
Помогали художнику и воспоминания прошлого, запечатленные его могучей
зрительной памятью: «А священника у меня в толпе помните? Это целый тип у
меня создан.
Это когда меня из Бузима еще учиться посылали, раз я с дьячком ехал —
Варсонофием, мне восемь лет было. У него тут косички подвязаны. Въезжаем
в село Погорелое... Купил он себе зеленый штоф, и там уже клюкнул...
Отопьет из штофа и на свет посмотрит... Не закусывая пил...»
Постепенно были найдены персонажи картины.Вот странник-богомолец -
типичная фигура Древней Руси, сохранившаяся почти без изменений на
протяжении столетий. Такие странники из года в год меряли шагами
необъятные просторы России. Странствующие богомольцы были и
проповедниками, и носителями новостей для народа, своим пешим
паломничеством они связывали отдаленные уголки страны, бывали очевидцами
и народных бунтов, и казней, и покаяний.
Сталкиваясь с различными сторонами русской жизни, соприкасаясь с
различными слоями населения, исходив вдоль и поперек российские
просторы, они накапливали в себе богатый материал для размышлений и
рассказов. Таким был странник на картине В. Сурикова.
По всему видно, что пришел он издалека, его сильная, коренастая фигура
перепоясана широким ремнем, стянутые на груди веревки поддерживают
большую котомку, в руках у него высокий посох с затейливой ручкой -
неотъемлемый спутник его странствий.
Этот бродячий философ полон глубокого сочувствия к закованной в цепи
боярыне Ф.П. Морозовой. За его широким поясом висит такая же
старообрядческая "лестовка" (кожаные четки), как и та, что свисает с
руки боярыни. Он с состраданием смотрит на нее и в то же время погружен в
себя, как бы следуя за своей скорбной мыслью. Из всей многоликой толпы
он более других выражает раздумье по поводу происходящего события, столь
важного в трагической судьбе раскола.
А юродивого, этого народного прорицателя, художник нашел на одном из московских рынков.
Решая картину, как сцену на открытом воздухе, Суриков стремился писать и
этюды в тех же условиях. «Если бы я ад писал, то и сам бы в огне сидел и
в огне позировать заставлял»,— как-то заметил художник шутливо.
«А юродивого я на толкучке нашел. Огурцами он там торговал. Вижу — он.
Такой вот череп у таких людей бывает. Я говорю — идем. Еле уговорил его.
Идет он за мной, все через тумбы перескакивает. Я оглядываюсь, а он
качает головой — ничего, мол, не обману.
В начале зимы было. Снег талый. Я его на снегу так и писал. Водки ему
дал и водкой ноги натер... Он в одной холщевой рубахе босиком у меня на
снегу сидел. Ноги у него даже посинели... Так на снегу его и писал», —
весело рассказывал Суриков.
Он был в восторге от этого пьяницы, торговавшего огурцами. Этого
забулдыгу и озорника, которых в народе называют "бесшабашной головой",
В. Суриков приводит к себе домой, растирает ему босые ноги водкой и
торопится запечатл
|
